Василий Игнатьев:
"Войну прошёл от и до - и дальше"
 

С винтовкой против танка

Живут в Твери ветераны, о которых редко кто вспоминает. Числятся только в военкоматах и в Советах ветеранов. Вроде и не нужны никому. К начальству на приемы их не берут. Подумаешь, рядовой! Сколько их было. Вот и Василию Игнатьевичу то значок фронтовика не дадут, то в список почетных гостей ближайшей школы не включат. Обидно. А человек прошел всю войну. Дважды ранен, обморожен. Оборонял Москву, сражался под Сталинградом и на Курской дуге. Вынес все. Но пусть он сам расскажет о своей фронтовой судьбе.

Моя бабушка Евдокия Филипповна полвека проработала ткачихой у Морозова. Ее сын Петр Константинович был одним из активных организаторов черногубинской потребкооперации. Мама моя, Мария Ивановна Белова, - крестьянка из деревни Пучнино, работала у помещика Арсения Арсеньевича Тюльпина, которого потом даже не репрессировали.
Я родился в Пучнино в 20-м году, самом баламутном, в округе бродили банды. Пошел в школу в 1927 году, когда семья переехала в Тверь на Красноармейскую улицу, сегодня она называется Новоторжской. Жили в доме, на месте которого сейчас овощной магазин. Учился я в "Мариинке", теперь это Дом учителя, а когда-то в нем была Мариинская женская гимназия. Окончил шесть классов и пошел работать электриком на ткацкую фабрику Вагжанова.
Началась война. Мы записались в ополчение. Смену работали, смену находились на казарменном положении. Перед приходом немцев власть выехала в Кашин. На фабрике оставались только дежурные электрики, охрана и пожарные. Под утро начальник смены сказал: "Город горит. Уходите через Кашин". Я домой. Жена была беременная, дохаживала последние недели. Собирались недолго. Но мост через Волгу оказался уже закрыт. Деваться некуда. Кто по берегу пошел, кто поплыл на плоту. К счастью, это проходила воинская часть. Когда она прошла, мост снова открыли, и мы перешли на левый берег. Добирались до Кашина то пешком, то на подводах.
Жена там и родила. А я предъявился в военкомат. И нас, новобранцев, повезли в Москву на полуторке. Определили в чернышевские казармы, в район Филей. Сразу попал в зенитную артиллерию.
И в феврале 42-го направили на батарею 76-миллиметровых орудий, сначала заряжающим, потом наводчиком-прибористом. Вражеская авиация налетала на Москву реже, чем осенью. Немецкие самолеты сбивали в основном на подступах к столице. До нас самолеты долетали реже, но стрелять приходилось. Впрочем, этот период я и за войну-то не считаю. Государство, очевидно, тоже, потому что медаль "За оборону Москвы" мне не дали, хотя наша батарея по итогам конкурсных стрельб была лучшей в 107-м зенитном артполку.
Из Москвы нашу часть в составе 41-й гвардейской дивизии перебросили под Сталинград. Выгрузились мы на станции Калач и километров двести шли пешком. Хоть лошади были, а пехота все тащила на себе.
Когда танки Манштейна попытались прорвать кольцо окружения, нашу дивизию 12 декабря бросили им навстречу. Бои шли день и ночь. Почти все наши пушки немец разбил.
25 декабря меня ранило. На рассвете танки зашли к нам в тыл. Смотрим, танковый десант уже на огородах села, в котором мы оборонялись. Командиров - никого, отстреливаемся неорганизованно.
Так получилось, что мы остались вдвоем с наводчиком Потапычем. Спрятались за копешкой, стоим на коленях в серых шинелях - как мыши, маскируемся. Немцы ведь в маскхалатах, их на снегу не видно. Копна - между двух хат, они маленькие, одно слово, донские. И против нас танк разворачивается! Развернулся на гусеницах, думаем, сейчас пойдет на нас. А экипаж рисковать, видно, не хотел. Я подумал: гранату бы противотанковую! Я кидался метко. Но гранат не было. "Потапыч, давай бить по щелям!" Он раз в щель - танк по нас из пушки! Рвануло в углу дома, танк не мог ствол ниже наклонить, а то бы разнесло нас в клочья. Потапыча ударило осколком. "Вась, меня ранило!"
Я тоже по щелям. "Он" как ухнет, тоже в угол дома. Винтовка улетела, а у меня - сквозное ранение ноги, и вата от штанов из раны торчит.
Запрыгали за дом. Уже светало. Давай прятаться. А дома там соломенными матами обшиты для тепла. Потапыч залез между матом и домом, но вдвоем мы не уместились, я наполовину на улице. Ну не сидеть же рядом, я пополз по колее и наткнулся на пятерых молодых ребят из учебного батальона, они отстреливались от десантников.
Тут из танка нас заметили. Как он врежет!.. И осталось нас трое пораненных. Руку мне задело. Одного совсем разорвало, на меня половина тела упала.
Танки не дали нам дорогу перейти. Вскоре нас собралось человек шестьдесят. Две пушки у нас. Рванули мы в кустарники. Меня посадили на пушку верхом, только задом наперед, завезли в бурьян. В бою танки окончательно разбили наши пушки, лишь две лошади остались. Весь день мы пролежали в бурьяне, и к вечеру только нас вытащили на брезентовой волокуше.
Потом был полевой госпиталь в Калаче. Оттуда отвезли в Пензу, а затем на санитарном поезде в глубокий тыл в Красноуральск. Попал в эвакогоспиталь № 3101. Спасибо врачам, ногу не ампутировали.
Выписался из госпиталя в апреле 1943 года, а в мае меня направили автоматчиком в 162-ю танковую бригаду 25-го танкового корпуса. Командир взвода разведки набирал добровольцев. А я боевой был, душа вперед. Взяли в разведку.
И весь танковый корпус - на Курскую дугу! У всех трех бригад и штаба - свои эмблемы, карточная масть. Штаб - бубны, а танковые бригады - крести, пики и червы; нашей бригаде выпали червы - на всех танках были нарисованы, на машинах.
Бригада получила приказ уйти рейдом в тыл противника - на станцию Хатынец. Наш командир подполковник Волынец и замполит подполковник Сыропятов сказали: "Пишите письма домой!" Написали, такое дело. Выдали нам по стакану красного вина, НЗ на три дня, посадили мотострелков и автоматчиков десантом на танки, экипажи закрыли люки - и мы рванули. Семь человек на броне, держались за скобы, а вещмешки привязаны. Я тоже привязался ремнем, чтобы не упасть к немцам в окоп. Со мной автомат ППШ, я любил, чтоб с круглым диском - побольше патронов. Но стрелял одиночными, чтобы не расходовать в горячке сразу весь запас. В карманах - "лимонки".
Мы не знали, в какой рейд, куда. "Если погибну, считайте меня коммунистом!" Воевали за Родину, за Сталина. Сталин - символ! О льготах и понятия не было.
Вся война для нас сосредоточилась в нашем прорыве. С первых минут - немцы, на каждом шагу! А я на башне. Убьют - ладно, хоть на башне повиснешь. Километров через десять я остался на танке один. Все "кувыркнулись" с брони. С экипажем связи нет. Остались от ребят шинели, вещмешки.
Танки прошли, пробили коридор километров на двадцать. И тут нас увидели жители. Женщины, старики - со слезами на глазах. Я стал раздавать НЗ. Сало, консервы, сахар. Даже шинели отдал: почти все - люди были в рванье.
Раненых собрали в бортовую машину, командира роты тоже. И вывезли обратно. Увидел комсорга Васю Малютина, он тоже остался на танке один. Пересел на мой танк, вдвоем воевать веселее: я слева, он справа палит.
Мы лавиной прем, бригадой. Немцы пытались подрывать танки, но не так, чтобы обвязаться минами и подползти под гусеницы. Кидали свои "толкушки" с деревянными ручками. Я ловкий был, как акробат, как жонглер. Два раза "толкушки" перехватывал и обратно бросал. Куда? Лишь бы подальше. Убойная сила у них слабая - ни разу не ранили.
Немцы - в касках. Я к их форме не приглядывался - всяких видел: и зеленых, и серых, и черных. Там напихано было. Лица у них шоковые, испуганные. Вылетают танки - это не 41-й год! Первый такой массовый прорыв. Паника! Но не сдавались. Да они нам не нужны были. У нас задача - прорываться, перерезать железную дорогу! Часа через три такого марша достигли ее. И тут налетела немецкая авиация! Немцы бронепоезд подогнали. День в ночь превратился. Наши танки горят. А людей и так мало - посшибали во время рейда. Держали мы оборону трое суток. Тылы бригады не прошли. Ни боеприпасов, ни горючего, ни продуктов, ни связи. Силы были на исходе, и немцы закрыли коридор. Ранили комбрига Волынца. Удалось заправить с десяток машин. Комбриг передал: "Всех награжу, кто выйдет обратно из немецкого тыла!" Комбрига переодели в немецкую генеральскую форму, его повез тоже переодетый начальник разведки, он по-немецки свободно шпарил.
Выходили на зарево. Кто как мог. К нам с комсоргом еще трое ребят присоединились. Так впятером и шли по ночам, раза три на собак нарывались. Полмесяца шли. Днем отлеживались где-нибудь в овсе или конопле.
Воду пили только три раза. Изнемогали от жажды, и однажды мы совсем обнаглели. Заходим ночью в село - и к местной жительнице. Бабуля говорит: "Тут полицаи. Немцы дальше". Ну и попили воды. Полицаи недалеко, смотрят, рты разинули. Помалкивают. Не поймут: может, разведка идет. Полицаи послали своего молодого принести молока и хлеба, он пошел. С ним один наш, последить. Принесли две крынки молока и два хлеба. Мы все и съели. Они не знают, что и говорить. Просто сидели, иногда что-то толковали. Фронт-то вон где, уже боялись.
"Мы пошли", - говорим, а сами наоборот: вернулись и залегли. Немного погодя рассвело. Ну все, думаем, сейчас с собаками пойдут. Но полицаи нас не выдали. Мы в овсе, не кучно, а так, чтобы можно было отстреливаться. Я боялся, что живым схватят. Дремал с противотанковой гранатой под мышкой. Обошлось, погони не было.
Шли оврагами. А фронт продвинулся, мы и не заметили, как немцев прогнали километра на четыре от нас. Прислушались утром, один едет на телеге. Вася Малютин: "Вроде не похоже на немца!.. Наш! Наш!"
Мы вышли и сели на землю - силы нас покинули. Нас даже не допрашивали - мы вышли в форме и с оружием в руках. Вернулись в свою часть, на нас тут же заполнили в штабе наградные на "Славу", как комбриг обещал. Его все-таки вывез начальник разведки. Но ни "Славы" я не получил, ни медали, как и за Сталинград.
А корпус вел последний бой. Послали всех - кашеваров, писарей. На нас посмотрели: "Вы не годитесь. Отдыхайте!" ...Из того боя только один танк вернулся.
Потом корпус получил танки из Нижнего Тагила. А я опять в разведке. Волынец перед строем объявил пополнению: "Это наш золотой фонд".
Потом махнули на Украину. Наша бригада второй раз освобождала Житомир. Командира фронта Николая Ватутина прихватили бандеровцы. Нас бросили на ликвидацию банды. А там не одна банда!..
В Бродах меня ранило. Из госпиталя попал в авиацию - во 2-й отдельный полк связи. Участвовал во взятии Берлина и освобождении Праги. Побывал в Вене и в Польше. А моя 162-я бригада взяла генерала Власова.
Демобилизовался из Вены летом 46-года. После войны работал - до 78 лет. Двое детей, трое внуков. На жизнь не жалуюсь.
Отец ушел добровольцем, воевал на Ленинградском фронте, остался живой. Он был пенсионером союзного значения. Что ж, Курскую дугу я прошел, но вот мой брат Александр там погиб. Шестьдесят лет пролетело как один день.
Моя журналистская работа заключалась лишь в том, чтобы нажать кнопку диктофона, изредка задавать наводящие вопросы и перенести звукозапись на бумагу. В тексте нет и привкуса литературщины.

Записал Игорь Мангазеев.